Однажды безлунно-безвездной ночью, когда весь город спал, под крышей одного дремлющего дома, в комнате с единственным окном, в которой было мало мебели и много воспоминаний, звучала музыка. Она неуверенно бежала по струнам под его пальцами, то замирая, то устремляясь дальше ввысь. Низко наклонив голову, он вслушивался в мелодию. Он подбирал на гитаре песню, которую пела его душа - о ней и для нее.
Она лежала рядом, уютно свернувшись на диване, цвет обивки которого уже невозможно было определить, и прятала свой счастливый взгляд за густотой своих ресниц. Она любовалась им, боясь выдать то, что не спит, тревожась, что стук ее влюбленного сердца оборвет его песню.
От его тяжелых волос, спускавшихся по плечам небрежными прядями, исходило тусклое свечение, как от потемневшего от налета времени золота. Когда он убирал их с лица легкими движениями своих быстрых пальцев, улыбка озаряла ее худое лицо, потому что в этом жесте была вся красота, которую довелось познать этому обветшалому миру с момента его сотворения. И хотя он видел только струны в своих руках, струны, которым он хотел доверить звуки, поднимающиеся из самой глубины его сердца, он знал, что она улыбается во сне, и рождающийся в его мыслях покой царил в маленькой комнате, освещенной дрожащим пламенем роняющей слезы радости свечи.
Она не сводила с него восхищенных глаз, и у нее перехватывало дыхание от полной сладкого ужаса мысли: чем же я заслужила такую судьбу - быть сейчас рядом с ним посреди спящего города, в этой комнате, пропитанной насквозь моей любовью, и купать взгляд в золотом дожде его волос.
И тогда она вдруг села на диване, спустив босые ноги на деревянный пол, изукрашенный пылью, и спрятала свое лицо у него на плече, потому что оно светилось таким невообразимым счастьем, что его невозможно было утаить в безлунной беззвездности этой ночи.
И он отложил гитару, потому что осознал - чтобы слышать, как поет его душа, ей не нужны были звуки, рожденные струнами. Он опустился на колени на полу перед диваном, чтобы заглянуть прямо в ее искрящиеся глаза. В них было небо со всей его силой и безграничным пространством, отданным стаям свободных птиц, в них был оттенок мокрых тротуаров, по которым тысячи влюбленных ступали, отдаваясь проливным дождям, а по самому краю бежали краски мутного моря, приносящего следы отступившего шторма. И в этой жизни не было ничего более прекрасного, чем неослабевающий внутренний свет, исходивший от нее. Свет, который направлял его судьбу, как путеводная звезда, который не давал ему затеряться во мраке бушующих проблем и, словно маяк на родном берегу, неизменно приводил его домой.
Он укрыл ее ноги своим плащом, и она с благодарностью в него закуталась, - вовсе не потому, что в комнате с единственным окном было холодно от смеющегося ветра, шелестевшего обрывками обоев на потускневших стенах и заставлявшего трепетать их сердца, а оттого что это был его плащ, и все тепло его существования приникло к ней, согревая в объятиях.
Она взяла его за руку, и в ее робком прикосновении было все тепло многих поколений женщин от самых ворот райского сада. Он сомкнул ладонь.
И тогда рассвет постучался в комнату с единственным окном, в которой было мало мебели и много воспоминаний. И в его волосах было солнце. И солнце было в ее глазах.

[назад]